Почему-то вспоминались робкий парень с голубыми глазами и маленькая девочка. Как странно, ведь все могло быть иначе… Я могла здесь родиться и вырасти, могла познакомиться с ним в селе, жить. Мы могли бы вместе ходить на танцы, обниматься до рассвета в кустах, купаться в озере, шептать друг другу признания. Оставлять на камушках подношения Светлой. Литти могла бы быть моей дочкой…

Пламя свечи танцевало на черноте оконного стекла – ночь опустилась незаметно и быстро. И словно сошлись в этой самой точке – нашей комнате, на моей кровати – все возможные точки мироздания.

Сколько разных судеб я могла бы прожить? Здесь, на Уровнях, где-то еще. И кто знает, не живу ли я их прямо сейчас? Возможно, мой двойник навсегда останется здесь, однажды постучит в чужую дверь, а навстречу выскочит девочка с голубыми глазами. И запутаются пальцы в кудрявых медных локонах…

Я впервые с тех пор, как «изменила» Дэллу, вновь чувствовала себя ничей, свободной. От любви, от страхов, от старой себя. Поход что-то менял. Тогда освободиться мне помог Комиссионер, сейчас просто тропа под ногами, чей-то смущенный взгляд. Я – это просто я. Я никогда ничья, я просто бесконечно куда-то иду. Одна я любит Дэлла, другая я никогда его не знала…

– Отдать тебе все до единой?

– А ты хочешь поверх плаща нести свой рюкзак?

– Предлагаешь его оставить? А украшения на себя нацепить?

– Утром попросим у Руханы удобную местную сумку.

«Надо будет оставить ей монет… – мягко подумала я. – Рухане».

Уже завтра мы покинем это место и никогда больше его не увидим.

Я сидела и впитывала кончиками пальцев и нутром ощущения застывшего между ударами моего сердца момента.

* * *

Я проснулась посреди ночи и долго вспоминала Литти. Сначала ее, а после крутила в воображении слово «мама» – то ощущение, которое показывал браслет: очень близкой женщины. Человека теплого, любящего, родного. Наверное, самого родного… Любовь к ней отличалась от всего, что я сознательно испытывала в последние годы, даже моя любовь к Дэллу была совсем другой. Не слабее – просто иной.

На Урмаэ, как и во многих других мирах, рождались дети. Каждый от кого-то, почва и семечко, большой, маленький, начало, конец… Давно забытые ассоциации текли рекой.

Значит, и я от кого-то…

«Где ты, мама?»

Она была где-то, жила. Просто на Уровнях нам объяснили, что «все хорошо, все живы и здоровы», сказали, что мы обязательно когда-нибудь к своим родным вернемся. И мы забыли… Позволили себе забыть. Временно. Когда-нибудь вернусь и я. Много-много Уровней спустя, а, может, просто потому что умру – всякое может случиться. Хотелось верить, что эти «много-много» Уровней проживем мы с Дэллом, что все не закончится вот так…

Я о нем совсем не думала – стало стыдно.

По непонятной мне самой причине я спрятала все чувства в дальнюю шкатулку. Они существовали там, пульсировали, бились, но на поверхность не выходили. А я-то верила, что каждый день буду лить слезы, рваться от бессилия и надежды, метаться от отчаяния и желания скорее помочь, подгонять всех «идти быстрее».

Нет, я робко дышала, но о нем просто не думала.

Странно. Украдкой перед собой неудобно. Как будто я тихонько предавала себя опять.

Спала, повернувшись спиной, Тами – ее кровать вдоль дальней стены под окном. Мерно вздымалось и опускалось одеяло, слышалось тихое сопение; горела на столе одна-единственная свеча.

Я осторожно свесила ноги на деревянный пол. С одной стороны хорошо, что деревянный – теплый. С другой плохо – скрипучий. А мне предстояло сделать несколько шагов до стола, где стоял кувшин с водой – хотелось пить.

Постель Лин в углу – оттуда тишина. И не поймешь, спит или нет.

Я поднялась с матраса – скрипнули металлические пружины.

Она окликнула меня, когда я поставила кружку с водой обратно на скатерть.

– Не спится?

– Пить захотелось.

Белинда говорила очень тихо, я шепотом.

Она села на кровати, подтянула к себе ноги.

– Иди сюда, тебя что-то терзает, я вижу.

И похлопала по краю своего матраса – садись, мол.

Я могла уйти. Повторить, что все хорошо, качнуть головой, упереться. Ведь Лин – не подушка для слез, не советник, она не обязана всех слушать. Тем более «слабачек».

Но я подошла и села, куда указывали. Какое-то время молчала.

– Что?

Колыхался свечной огонек, будто на него изредка дули.

– Если что гложет, говори. Тревоги в себе не держат. Ты пока не умеешь отпускать сама, значит, надо вслух… Переживаешь за Дэлла?

Я вздохнула.

– Скорее, за себя.

– В смысле?

– В том, что я почему-то совсем о нем не думаю. Как разлюбила… Хоть знаю, что это не так.

Белинда слушала, не перебивая.

И ощущалась «мамой» – человеком родным. Совсем чуть-чуть, но все-таки.

– Знаешь, – призналась я, – я думала, что буду плакать. Горевать, метаться, беспокоиться…

И умолка, как отрубили. Зачем-то скомкала в пальцах край чужого одеяла.

– Ты достаточно наметалась в Нордейле – сколько можешь? Забыла, сколько эмоций пережила, как чуть не перегорела?

Я не забыла.

– Так вот, у любого человека есть предел и надобность в отдыхе. Твое сознание, как только мы попали в другие обстоятельства, дало команду на временный «отбой». Это нормально. Даже хорошо.

– Ты так думаешь?

– Я знаю.

Мы шептались, как подружки. Как будто у нас на дереве был домик или палатка из простыней с провисшими боками, смастеренная на стульях. И один на двоих секрет.

– Хочешь совет? Успокойся. Дай себе просто быть – не осуждай себя и не оценивай. Что бы ни шло в голову, что бы ни шло из нее.

Я была признательна за эти слова. За ставшую почти уютной тишину чужой ночи. За доверие, за поддержку.

– Ведь твоя любовь к Дэллу всегда была для тебя удавкой, ошейником…

И вдруг обиделась. Совершенно не ожидала шипов после мягких поглаживаний.

Белинда не стала обращать внимания на мои поджатые губы.

– …Вот ты ее и отпускаешь сейчас, переосмысливаешь. Ведь когда ты позволяешь себе о чем-то или о ком-то больше не думать – это тоже переосмысление. Ты расплетаешь косу, куда была вплетена колючая проволока – твоя униженность, нужда в другом. А заплетешь косу уже новую – свободную, красивую, по доброй воле. Такая любовь куда крепче прежней.

И обида рассеялась.

Неожиданно ощутилось, что она права – я просто все отпускаю. Все. В какой-то мере прощаю и прощаюсь, потихоньку становлюсь новой. И однажды стану ей. Если хватит времени и сил.